Нашел на Проза.ру

Mika

Форумчанин
Оттуда: Ты видишь!?

Теперь, я только призираю,
Уже не в радость быть с тобой.
Об одиночестве мечтаю,
Желаю быть самим собой.
Меня стараешься напрасно,
Ты изменить подстать себе,
Твоя игра порой ужасна,
Я заблудился, я в «нигде».
Зачем тогда, тебе признался?!
Зачем шепнул: Люблю… Прости?!
Зачем в объятиях остался?!
Теперь молю: «Ну, отпусти!»


И была ночь, и было утро. И была страсть, и наступило прозрение. И прошло полгода… И какая же тупость! Тупость, тупость, тупость. Моя тупость, мое прозрение, мое утро. Все до банальности просто. Так просто, так тупо, что я не могу этого объяснить. Я вновь ни хера не понимаю, ни в тебе, ни в себе. Я вновь путаю ночь, с утром. Вновь выпадаю из времени. Сумерки это уже ночь? Или все же день? Если это еще день, то когда он заканчивается, и начнется вечер? А тогда вечер, это что, конец дня, или начало ночи? Кого бы спросить!? Не важно. У меня сумерки, я запутался… Опять. Я опять не знаю, когда это началось. Когда меня стало так напрягать твое внимание, когда стали раздражать твои ласки. Резкие, жестокие, собственнические поцелуи. Когда стали душить грубые объятья. А раньше. Ведь раньше мне все это нравилось, ведь я только об этом и мечтал, ведь это все чего я хотел. О чем просил, о чем сигналил. И что теперь?
Теперь я лежу на кровати, слушаю музыку, методично пролистываю конспект. Щелкнул замок, скрипнул пол. Внутри все съежилось, к горлу подступил комок, другой комок начал набухать в джинсах. Я ведь знаю, чем заканчиваются сумерки. Ночью. Продолжаю смотреть в расплывающиеся, расползающиеся строки. Я не вижу ни одной буквы, потому что всем своим нутром, каждой порой, каждой клеточкой вижу тебя. Вижу, как ты проходишь в комнату. Вижу, как кидаешь в кресло рюкзак, сам кидаешься на многострадальную кровать, в миг, кидая мою уверенность на пол, рядом с нашей кроватью. Теперь нашей, теперь общей, после того как мы… После того как ты сдвинул наши полуторки вместе.
Кидаешься, и я как в замедленной съемке вижу, как твое тело падает рядом. Кровать не скрипнула. Странно, обычно она довольно громко скрипит. Видимо, только тогда когда мы на ней вдвоем. Когда ты на мне, когда я под тобой, когда мы двигаемся. Скрипит. Сегодня не хочу, не хочу слышать этот скрип, не хочу чувствовать твою тяжесть на себе, не хочу, чтобы ты сейчас так смотрел. Так словно я несмышленый ребенок, пытающийся играть во взрослые игры. Молчу, и сейчас, я даже не говорю тебе, что бы ты разулся. Ведь ты лежишь в обуви, ведь грязная подошва твоих кед, упирается прямо в спинку кровати, ведь ты, черт побери, знаешь, как я это ненавижу. Ненавижу, как и твою привычку лезть ко мне, когда я чем-то занят. Ну, или делаю вид, что занят. Ты знаешь! Тянешься со своей половины кровати, переваливаясь через щель, которая как Марианская впадина разделяет нас. Пленка вновь замедляется, замедленно вижу твою руку, вижу закатанный рукав рубашки, вижу оголенные участки кожи, каждый волосок. Так четко, словно под увеличенным стеклом. Я знаю, что ты сейчас сделаешь, я вижу твои действия наперед. Но я не хочу! Ты, неужели не видишь?
Выхватил. Закрыл. Засмеялся. Зачем, ты забрал мой конспект? Это между прочим, именно та лекция, которую мы провели в туалете института. Та лекция по криминальной психологии, на которой говорилось о «виктимном поведении», поведении жертвы. Жертва подсознательно ведет себя так, словно бы заманивая. На той лекции, после которой, у меня неделю болели колени от затерто-желтоватого кафельного пола мужского туалета, болела кожа на затылке, от твоей совсем не нежной хватки за волосы, и так болел рот… от тебя. Виктимное поведение. Неужели, я жертва? Неужели я сам выбрал это!? Да, ведь сейчас, когда тетрадь с лекциями отлетает и падает, куда-то рядом с моей уверенностью, туда же и отлетает мой MP3, когда твои руки с закатанными рукавами, сдергивают меня с места и подминают под себя, я не протестую. Я не протестую, и когда твои зубы впиваются в мою шею, когда ты переворачиваешь меня на живот, все что я могу это, вдавливаясь, вжимаясь в подушку прошептать
- Разуйся.
Наверное, так было нужно, наверное, это только моя вина. Жертва пассивна, она позволяет себя поймать. Ты поймал, поймал даже раньше, чем я понял это. Раньше, чем я начал посылать тебе подсказки. Ты закинул наживку, а я так тупо клюнул. Ты из тех рыбаков, которые не убивают свой улов, а помещают свою рыбу в аквариум, наблюдают за ней, ухаживают, оберегают. Но рыба уже травмирована, крючком, неволей. Она в запрети. Рыбак подходит к своей пленнице лишь, когда желает сам, но его мало волнует, чего же желает сама рыбка. Сам он продолжает ходить на рыбалку, ловя и отпуская других. У пленницы же нет выбора. Мне нельзя никуда ходить без тебя. Ты так решил. Ты решил, что я твоя собственность, приятное приложение к … к чему-то. Офигеть, я даже не знаю, к чему я прилагаюсь! Может к студенческой жизни!? Ведь тебе нравиться учиться. О да, черт побери, тебе нравиться учить психологию. Ты знаешь ее, ты понимаешь ее. Ты можешь управлять, подавлять, подчинять. Мне нравиться подчиняться тебе. Отдаваться тебе. Быть под тобой.
«- Перевернись, вот так… Ноги немного шире. Да, вот так, еще чуть-чуть. Расслабься. Ну же давай, помоги мне, тогда будет не так больно. Хорошо… Очень, хорошо, умничка!»
Я делал все, что ты хотел. Расслаблялся, хотя и знал, что будет больно. Пусть и совсем не короткий период времени, но больно. Я был готов терпеть эту боль, закусывая зубами, уголок подушки, чтобы не закричать, сжимая кулаки впиваться ногтями в ладони, сгорать от стыда, когда чувствовал, как твои руки раскрывают меня. Я терпел, потому что знал, знал, что потом будет божественно хорошо! Мне хорошо, тебе хорошо, а самое главное нам обоим, вместе, одновременно хорошо! Я был готов умереть ради одного твоего:
- Боооже, какой же ты жаркий!!!
Ужасно? Развращенно? Да, но я принял это, и был счастлив. Наивно счастлив. Так счастлив! Так не долго! Слишком! Не справедливо!
Ты сейчас в душе. Никогда не закрываешь дверь, когда принимаешь душ. У тебя какой то эксбиционизм. Наверное, ты бы даже дверцу в кабинку бы не закрывал, если бы не было риска затопить все вокруг. Ты в душе, дверь в ванную открыта, и свет квадратом падает на кровать, театрально подсвечивая, как сцену. Я на кровати, мне совершенно не хочется шевелиться. С трудом подкладываю подушку, мокрую от моих слюней и слез, под живот, продвигая немного ниже. Там тоже мокро. Все равно белье стирать. Мне нужно в душ, мне нужно смыть с себя последствие своего оргазма, последствие твоего удовольствия. Свой пот, твой запах. Я подкладываю согнутые в локтях руки под подбородок. Влажные пряди прилипают к лицу. Тело ноет. Чуть поворачиваю голову кладу ее на бок и смотрю в окно. Еще не ночь, но уже не день, за окном сумерки, темные, темные. В моей душе сумерки. Считаю белесые точки звезд, по одной появляющиеся на небе. От сюда они такие крохотные, ничтожные, на самом же деле ничтожество, это я. Это ты меня таким делаешь. Прежние чувства возникают так редко, в какие то определенные моменты, когда ты вдруг звонишь, чтобы спросить хочу ли я еще посмотреть тот филь, потому что ты стоишь у кассы кинотеатра – Нежность! Когда ты, полтора, два часа сидишь на подоконнике в коридоре, и терпеливо ждешь, когда же я, наконец, решусь зайти и сдать «Этот сраный зачет». Хотя у самого все сдано «автоматом», и вся группа просто умоляла тебя поехать с ними в бар. Но без меня ты не идешь, хотя я и не просил – Признательность! Когда, подходишь ко мне сзади, в то время как я в ванной чищу зубы, и не хватаешь, не тискаешь, не сжимаешь, как обычно, а осторожно притягиваешь, прижимая к себе. Проводишь руками по плечам, груди, опуская их на живот. Я нервно вдыхаю через нос, судорожно выдыхая через зубы. Фыркая зубной пастой, быстро сплевываю белую, шипящую пену, утирая тыльной стороной руки, онемевши от ледяного ментола губы. Которые, уже через мгновение, накрывают твои обжигающе горячие. Когда, оторвавшись на секунду, выдыхаешь мне в рот:
- Я больше люблю, когда ты сглатываешь! Ты же знаешь.
Знаю. Понимаю. Схожу с ума! – Страсть!

Все обещанья подаренные ночью,
Не будут стоить утром, ни гроша.
И партия проиграна в ничью,
Осталась девственной одна душа.
Белесая звезда, мигнет лукаво,
Как холодна, прекрасна ее ложь!
Идти на лево, или же на право,
Когда пройдешь, тогда лишь ты поймешь.

Пустота. Везде, вокруг, во мне. Вновь. Как же скоро, она вернулась. Она хуже боли. Тупой, зудящей боли, разрывающей мое тело на части. Пустота в сердце, пустота в душе. Ты не смог заполнить ее, я сам не захотел этого. Я не впустил тебя в себя, ходя каждую ночь ты входишь, врываешься в меня, не спрашивая разрешения. Забавно. Горьки и забавно. О чем я больше всего мечтал?! О чем просил!? Чего желал? Тебя, тебя, тебя! Но не такого тебя. Я ошибся. О боже, как же я ошибся! И, пожалуй, в первую очередь, ошибся в себе.
Я помню, как все начиналось.
Я хотел твои руки. Я мечтал о твоих губах. Кончал лишь от одного твоего вздоха. Ты не видел, как я наблюдал за тобой. Всегда, везде, всюду, постоянно. Дома, в институте, на вечеринках. В постели, на постели. На соседней постели, я зажимал уши, я зажмуривал глаза, я сдавливал голову руками, я прокусывал губы, я делал все это, чтобы не видеть тебя с другими, чтобы не слышать твои стоны с другими. Как ты в других… Ведь мы жили в одной комнате, словно на одном крохотном необитаемом островке. Это была пытка, настоящая пытка. Но такая тягучая, сладкая, истомная. Тогда я мог представлять себя на их месте, тогда я мог ласкать себя, не боясь, что ты заметишь. Я хотел, чтобы ты заметил. Загоняя страх и стыд на чердак морали, я специально нарочито громко постанывал твое имя, когда знал, что ты можешь вот-вот прийти. Можешь застать, поймать меня на месте преступления. Но это только будоражило, возбуждая еще сильнее. Я заблудшим монахом, мысленно восклицал «Неужели не видишь?». Теперь знаю, видел. Видел и то, как я пялюсь на тебя, в душе. Ведь все равно дверь не закрываешь. Или я уже говорил об этом? Говорил?! Не важно. Важно, что выглядело это вполне естественным, ну как я еще мог сушить волосы!? Только феном, только в ванной, только когда ты моешься. Я видел тебя! А ты?
Я терялся, смущался, возбуждался, терпел, но хотел, хотел, хотел. Ты же видел мои расширенные зрачки, мои раскрытые губы из которых толчками вырывалось, спазматически учащенное дыхание. Ты, улыбаясь, видел как прохладный воздух, не на мгновение, не успокаивая пылающую кожу, дул, куда то в район уха, потому что я зачарован, я не контролирую, как держу фен, и держу ли!? Ты все это видел. А я, я видел лишь небрежно размытый, запотевшим стеклом силуэт, твой силуэт. Твою смугло-золотистую кожу, сильные руки резкими движениями намыливавшие свое крепкое, мускулистое тело. Из меня вырывалось лишь мычание, и я как ребенок радовался тому, что шумит вода, гудит фен, и ты не слышишь моего мычания. Не видишь моего топорщащегося «палаткой» желания.
«Кинуть бы этот фен. Шагнуть к тебе в кабинку, прижаться к груди, чтобы страх промочил мозги, а вода промочила одежду, чтобы эти сильные руки стаскивали ее с меня мокрую, и противную, оголяя мою бледную, по сравнению с твоей кожу. Игра на контрастах! Нежно целовать дрожащие губы. Дрожащее тело»
Дрожь нетерпения. Абсолютное, безоговорочное, прожигающее - огненное желание, сжигающее меня тогда, заполняя мою пустоту. Делая мою жизнь осмысленной. Я хотел познать тебя. Я хотел быть с тобой. Я и сейчас этого хочу. Позволь мне быть с тобой. Молча молю. Тишина. Звенящая тишина. Бесконечная. Рано или поздно мы все равно остаемся в одиночестве, и все что нас ждет, это темная, холодная бесконечность. Безответное одиночество. Злоебучее одиночество!

Какого, я спрашивается, здесь оставил? Зачем притащился в этот дешовый клуб? Посмотреть. Что посмотреть? Кого посмотреть? Просто ты пошел, просто я с тобой. Просто пришлось. Ты что-то громко кричишь, но музыка еще громче, и я лишь вижу, как шевелятся твои губы. Кажется, я уже сравнивал тебя с рыбой!? Сейчас, та же фигня. Ухмыляюсь своим мыслям, ловишь взглядом, цепляешь ответной улыбкой, приковываешь к кончику своего языка скользящего по губам. Медленно, слишком открыто. До одури развратно. Зазываешь, словно шлюшка. Снова ухмыляюсь. Снова думаешь, что тебе. Нет дорогой, вынужден тебя разочаровать, не тебе, над тобой. Раздражаюсь от твоего тотального контроля. На столько бордового, что мне даже в клуб приходиться тащиться с тобой... А все ради того, чтобы мне ни дай бог, не вздумалось выйти без тебя. Ведь так? Ответь, так? Ты боишься потерять игрушку, боишься, что ее найдут, отберут, испортят. А в голову не приходило, что потерять ее, гораздо проще, вечно таская с собой, нежели оставляя дома!? Скажи?
Все еще беззвучно шевелишь губами. Все еще похож на рыбу. И кто рыбак, спрашивается? Понял, прочитал по губам, предлагаешь выпить. Согласно киваю. Кукла согласна, на все что скажет кукловод. Как угодно тебе. Так удобно тебе. Думай так. Я очень хочу, чтобы ты так думал. Смотрю на широкую спину, обтянутую темно зеленой майкой, слежу, как ты удаляешься по направлению к бару, перехватываю масленый взгляд, кудрявого блондина, направленный на твой зад. Ха-ха, кажется, вечер может стать интересным. Кажется очень даже интересным, учитывая то, что и на мою задницу, направлен как минимум один такой же вожделенно-истекающий взгляд, твой деспотично-контролирующий, я в расчет не беру.
Поворачиваю голову на тридцать градусов, вправо так чтобы из поля зрения не пропадал твой темный затылок, и одновременно все в том же поле зрения появились не человечески голубые глаза. Настолько яркие, что весь неоновый свет клуба, стыдливо шаркая ножкой, отступал в сторону, прячась за угол. На столько развратные, на столько отвязные, что им даже не нужно было шибко то стараться, чтобы соблазнить меня. Они и не пытались, нет, вместо этого, они просто трахали меня. Сейчас, прям здесь среди извивающихся танцовщиц, среди прыгающей в одном порыве толпы, среди сизого дыма и гулкого смеха волнами прорывающегося сквозь речитатив долбящей музыки. Как слайд шоу, вижу все мысли отражающиеся на этом нечеловечески голубом экране.
Кадр - прикусывает, впиваясь, терзая губы! Кадр – укус в шею, в место небольшой впадинки между ключицами. Кадр – влажная дорожка коротких поцелуев вверх к мочке уха. Кадр – руки цепляют запястья, заводя их за спину. Кадр – резкий поворот спиной. Кадр – легкий толчок, и вот уже четко видно весь мусор, и вот уже ладонями чувствуется грязный холодный пол, и вот я уже на коленях. Кадр – джинсы уже не удерживает кожаный ремень, и они неизбежно сползают к согнуты коленям, неизбежно прихватывая с собой за компанию белье. Кадр – в такт толчкам, воздух отрывисто покидает легкие. Сердце глухо в истерике глухо бьется о грудную клетку Кадр – выдох перетекает в крик, крик разбавляет музыку, крик сливается с ней. Стоп. Кадр. Нечеловечески голубые глаза улыбаются, усмехаются, смеются. Смеюсь в ответ. Кожа горит, лицо пылает. Вздрагиваю от ледяного стекла, к горячей щеке. Все еще улыбаюсь, с трудом отвожу взгляд, фокусируюсь на стакане с водкой, потом на твоем растерянном лице. Закатываюсь в молчаливой истерике, в реальности все еще продолжаю улыбаться, медленно перехожу на смех. Смеешься вместе со мной.
- Ты что? Обкурился?
Отрицательно машу головой, все еще смеясь. Ты тоже? Ты тоже! «Смейся, смейся, милый. Меня только что отимели, пусть и мысленно. Пусть и мысленно, я был совсем не против. Так что смотри, не зацепись рогами, за что ни будь. Чувствую, он из эфемерных, в самое ближайшее время перерастет в реальные.
Беру из твоих рук водку. Льдом, обжигая руку, жидкостью обжигая горло. Нужно прийти в себя. Кадры отпустили, глаза нет. Глаза испепеляют. Поддевают. Примагничивают.
Проснулся, как после грандиозной попойки. Мягкие лучики солнца, пробиваются сквозь плотную ткань штор, нестерпимо раздражают. Почти так же… Вру, не так, а гораздо меньше, нежели твое сопение в мою макушку. Как же противно! Омерзительно! Мерзко! Как же, дерьмово!

Осторожно разжимаю пальцы, убираю руку, цепкой хваткой сжимающую мое плече. Оно ноет, нестерпимо ноет. Еже проступают пятна, знаю, к вечеру будут синяки. Отпечатки пальцев. Такие пятна сейчас «украшают» все тело. Но они пройдут, помажу гелем с «Бодягой» и отпечатки сотрутся. Не впервой. Отпечатки из памяти не стереть ни чем. Кто бы изобрел такой гель… Чувствую себя мразью, шлюхой. Чувствую ненависть к тебе. Ненависть к себе. К своему слабоволию. Не могу сказать нет, тебе не могу. Я боюсь тебя. Неужели не видишь?
В комнате висит, этот тяжелый запах. Смесь похоти, аморальности, сладострастия, приперченный ноткой лжи. Твой запах. Запах, от которого раньше, приятно тянуло низ живота. Запах, от которого подкашивались ноги, кружилась голова, сердце билось в бешенный ритм, а то и вовсе решало пропускать удары через один.
Твой запах, от которого теперь, тело покрывается мурашками, пальцы сводит судорогой от тошноты. Ты омерзителен. Ты дрянь! А я и того хуже. Мы идеальны друг для друга. Две половинки сгнившего Райского яблока. Два Адама, которых изгнали из Рая, и которые нашли убежище в Пылающем Аду «Содома и Гоморры». Что там, я переврал библию!? Что ж, видимо у меня свая библия, своя, правда. Вот только от этого не легче.
Слышу, как ты поворачиваешься на другой бок, вздрагиваю от этого. Нужно торопиться, нужно успеть одеться, до того как ты проснешься. Нужно успеть уйти, убежать, скрыться. Не видеть тебя хоть немного. Хотя бы час. Я так устал, от всего этого. Сижу на краю кровати, спиной к тебе, на мне майка, и один носок, вот бы еще джинсы. Найти трусы, как и второй носок, я потерял надежду. Ты немного пошевелил одеяло, потягиваясь, оголяя накачанный живот с тонкой дорожкой темных курчавых волосков, ведущих от пупка в низ, теряясь в складках одеяла. Я все еще сильно чувствую тебя. За секунду пред угадываю твое последующее действие. Бормочешь: «Вот так... Так хорошо…» Не слушаю, взгляд цепляет вещь в правом углу комнаты. Джинсы! Сползая с кровати, тянусь к ним. Черт, как же холодно! Пробираясь в ванну, на ходу застегиваю, ширинку, ремень. Наспех ополаскиваю лицо. Трусы! На полу! Вроде мои. Какого!? Ах, да! Именно здесь, ты вчера поймал мены, прижав к холодному фарфору раковины, холодными руками, целуя холодными губами… Отопнул их подальше. Поздно, уже нет времени. Я все еще сильно чувствую тебя. Я точно знаю, что проснешься меньше чем через минуту. Откроешь глаза, автоматически опуская левую руку на левую сторону кровати, а там пусто и холодно. И тогда мне уже никуда не деется. И тогда будет жарко.

Я согласен быть твоей игрушкой,
Марионеткою в руках.
Я, заглушая крик подушкой,
Ловлю дыханье на губах.
Ты «Карабас». Мы без антракта,
Играем третий час в любовь,
Когда к концу второго акта,
Ты начинаешь ласки вновь!
Уснем под утро. Наигрались.
Летает от подушек пух.
Мы друг за друга, догадались,
Хотя не скажем правды в слух.
Мой кукловод, жесток и деспотичен,
Натянет леску, притянув к себе.
Конец всему, банален, прозаичен,
Осталось разобраться лишь в себе.

Чисто теоретически. Чисто теоретически, я мог бы тебе изменить. Так, попробовать. Как это будет, с другими. Чисто теоретически, ты мог бы быть мне верен. Так, попробовать. Ради интереса. Чисто теоретически, я мог бы тебе все высказать. Так, попробовать, что из этого выйдет. Чисто теоретически, ты мог бы меня выслушать. Так, попробовать. Хоть раз попробовать, меня выслушать. Меня понять. Чисто теоретически, я мог бы от тебя уйти. Так, только для себя. Чтобы, наконец, жить. Чисто теоретически…
Чисто практически, я ничего этого не могу. Без тебя уже не могу. Чисто практически.
Осенью утки из городского пруда, зажравшиеся, жирные, не поворотливые, слабо реагирующие, на попытки накормить хлебным мякишем. Безнадежно. Рву мякиш и кидаю им. Знаю, что не будут, но упорно рву. Безнадежно. Рву себя и кидаю тебе. Знаю, что не оценишь. Знаю, но рву. Ломаюсь, изменяюсь, прогибаюсь. Пред тобой, под тобой. Я сраная голограмма, проекция того, кем был раньше. Ты не ценишь. Тебе плевать, теперь и мне так же. Хочешь трахать? Трахай! Тело трахай, душу все равно, уже не достанешь. Ее попросту нет. Уже нет.
Такое чувство, что я сунул голову в работающую центрифугу. Или подставил, под лопасти этой безвкусной люстры-вентилятора, в гостиной твоих родителей. Лопасти, раз за разом хлещут меня по лицу. Богрянным румянцем отпечатываясь на щеках. Кипящей лавой, растекаясь по венам. Болезненные ожоги, вулдырями выскакивают в местах твоих прикосновений. Проникая сквозь грубую, джинсовую ткань. Когда твоя рука ложиться мне на колено. Дружеский жест? Это должно, именно так выглядеть для твоих родителей. Для них только так. Но не для меня. Я растекаюсь под твоим взглядом, плавлюсь от твоих слов. Умиляюсь твоим раздражением. Твоим нетерпением. Я чувствую это, предугадываю по тому, как ты слишком быстро выхватываешь кружку с кофе из рук матери, по тому, как особенно резко отвечаешь на вопросы отца, по тому, как все чаще и чаще под разными предлогами (совершенно прозрачными предлогами) прикасаешься ко мне. Меня дико забавляет эта ситуация. Бедные твои родители, они то думают, что ты нервничаешь из-за каких то несуществующих проблем в институте. Они не видят того, что вижу я. И, слава богу! Ведь сейчас твои глаза, из шоколадно-коричневого, превращаются почти в черные. Ведь твоя правая рука, закинутая за мою поясницу, не покоиться смирно на диване как кажется твоим родителям. Нет, пальцы осторожно пробираются под рубашку, шагают по позвонкам как по ступенькам, медленно продвигаясь вверх. Шаг, остановка, отмеченная надавливанием, на каждый третий, от чего я начинаю слегка ерзать, от чего ты начинаешь учащенно дышать, и надавливаешь, давишь, вдавливаешь. Вскрикиваю. Вздрагиваешь. Родители удивлены, я удовлетворен, ты возбужден. «Ах, боже мой, как неловко!» Как же некстати, твои брюки в районе паха подозрительно выпячиваются, образовывая складки. Как же все забавно и так прозрачно. Так нелепо. Твое:
- Мы в мою комнату. Я хотел показать альбомы со своими детскими фотографиями.
.......................................


Кто ни буть еще там, подобное находил?
 
Сверху